В этой статье, впервые опубликованной в издании Мир Бахаи 1994–5 года, Дуглас Мартин рассматривает Откровение Баба в контексте его воздействия на западных писателей того периода и его последующего влияния.

В 1994 году отмечалась 150-летняя годовщина Возглашения Миссии Баба (Сиййид Али-Мухаммад, 1819–1850 гг.), одного из Двух Основателей веры Бахаи. В этот момент стоит сделать попытку провести обзор исключительных исторических последствий события, практически незамеченного в то время за пределами удаленного и упадочного общества, в котором оно произошло.

Первая половина 19 века была периодом мессианских ожиданий в исламском мире, как и во многих частях христианского мира. В Персии волна энтузиазма миллениалистов охватила многих в религиозно образованном классе мусульманского шиитского общества, сосредоточенного на вере в то, что близится исполнение пророчеств Корана и исламских преданий. Именно одному из таких пылких искателей1 в ночь с 22 на 23 мая 1844 года Баб (титул, означающий «Врата») объявил, что Он был носителем Божественного Откровения, которому суждено не только преобразовать Ислам, но установить новое направление в духовной жизни человечества.
В течение последовавшего десятилетия растущее противодействие со стороны духовенства и государства привело к мученической смерти Баба, расправой над Его выдающимися учениками и несколькими тысячами Его последователей и фактическому истреблению религиозной системы, которую Он основал. Однако во время этих мучительных лет возникло движение-преемник, вера Бахаи, которое с тех пор распространилось по всей планете и утвердило свое право представлять новую и независимую мировой религии.

Именно Бахауллу (Мирза Хусейн-Али, 1817–1892 гг.) всемирная община бахаи считает источником своих духовных и социальных принципов, авторитетом, чьи законы и институты формируют ее жизнь и чье видение единства на сегодняшний день сделало ее одной из наиболее географически распространенных и этнически разнообразных организованных групп людей на планете. Именно от Бахауллы Вера берет свое название и к Его месту упокоения на Святой Земле миллионы бахаи во всем мире ежедневно направляют свои мысли, обращаясь к Богу в молитве.

Однако эти обстоятельства никоим образом не затмевают ни тот факт, что новая Вера зародилась среди кровавого и страшного великолепия, сопутствовавшего краткой миссии Баба, ни то, что вдохновением для его распространения во всем мире был дух самопожертвования, который бахаи находят в Его жизни и жизни героической горстки, которая последовала за Ним. Молитвы, явленные Бабом, и отрывки из Его объемных писаний — это часть молитвенной жизни бахаи во всем мире. События Его миссии отмечаются как ежегодные святые дни в десятках тысяч местных общин бахаи.[2] [На склонах горы Кармель Усыпальница, обрамленная золотым куполом, где похоронены Его земные останки, возвышается над большим комплексом монументальных зданий и садов, составляющих административный центр международной деятельности Веры.

Однако в современном общественном сознании общины бахаи и ее деятельности жизнь и личность Бахауллы в значительной степени затмили жизнь Баба. В каком-то смысле, вполне естественно, что это должно было произойти в данном случае, учитывая первостепенную роль Бахауллы как исполнение обетований Баба и как Архитектора достижений Веры. Однако в некоторой степени это обстоятельство также отражает мучительно медленный выход новой религии из безвестности на историческую сцену. В своем проницательном комментарии по этому вопросу британский историк Арнольд Тойнби сравнил уровень признания веры Бахаи в большинстве западных стран с аналогичным ограниченным впечатлением, что миссии Иисуса Христа удалось произвести на образованный класс в Римской империи около 300 лет после его смерти.[3] Поскольку большая часть публичной деятельности общины бахаи в течение последних нескольких десятилетий была сосредоточена на сложной задаче представления послания Бахауллы и объяснения последствий социальных принципов ее учения для жизни общества, персидские истоки Веры 19 века, как правило, временно затенялись в общественном сознании.

Действительно, бахаи также исследуют последствия необыкновенной идеи, что наш век стал свидетелем появления двух почти одновременных Посланников Бога. Бахаулла описывает это явление как одну из отличительных характеристик новой религии и как тайну, занимающую центральное место в плане Бога по объединению человечества и созданию глобальной цивилизации.[4]

Основополагающее значение для концепции бахаи касательно эволюции цивилизации имеет аналогия, которую можно найти в трудах как Баба, так и Бахауллы. Она проводит параллель между процессом, с помощью которого человеческий род постепенно стал цивилизованным, и тем, что каждый из ее отдельных членов проходит последовательные этапы младенчества, детства и подросткового возраста до совершеннолетия. Эта идея проливает свет на взаимосвязь, которую бахаи видят между миссиями двух Основателей их религии.

И Баб, и Бахаулла — первый неявно, а второй прямо — описывают, что человеческий род стоит сейчас на пороге своей коллективной зрелости. Помимо роли Баба как Посланника Бога, Его появление знаменует собой завершение процесса облагораживания человеческой природы, которую тысячи лет взращивало Божественное откровение. В этом смысле приход Баба можно считать вратами, через которые должно пройти человечество, по мере того как оно берет на себя обязанности, присущие зрелости. Сама его быстротечность кажется символом относительной внезапности перехода.[5]

На индивидуальном уровне, как только человек достигает критически важного порога зрелости в своем развитии, то начинают проявляться вызовы и перспективы взрослой жизни. Возникающие потенциальные возможности человеческой жизни будут теперь воплощаться в течение долгих лет через ответственность и достижения: они должны реализоваться через брак, профессию и семью, а также служение обществу. В коллективной жизни человечества — это миссия Бахауллы, всемирного Посланника Бога, ожидаемого в Священных Писаниях всех мировых религий.

Однако уже в конце 19 века именно Баб стал известен как Центральная Личность новой религии среди большинства тех представителей Запада, кто знал о ее существовании. В статье американского периодического издания Форум в 1925 году французский литературный критик Жуль Буа вспоминал о том необыкновенном воздействии, которое история Баба продолжала оказывать на просвещенные круги в Европе к концу 19 века:

Такие разноплановые писатели как Джозеф Артур де Гобино, Эдвард Гренвилл Браун, Эрнест Ренан, Александр Туманский, А.Л.М. Николя, Виктор Розен, Клемент Хуарт, Джордж Курзон, Мэтью Арнольд и Лев Толстой были под влиянием духовной драмы, которая разворачивалась в Персии в середине 19 века. Только в начале нашего собственного столетия имя «Дело Бахаи», которое новая религия уже приняла для себя еще в 1860-х годах, заменило обозначение «движение Баби» для общего использования на Западе.[7]

То, что это произошло, несомненно, — отражение той степени, в которой краткая, но пламенная жизнь Баба, казалось, подхватила и воплотила культурные идеалы, которые доминировали в европейской мысли в течение первой половины 19 века и которые оказывали мощное влияние на воображение на Западе в течение многих десятилетий после этого. Концепция, широко используемая для описания хода культурного и интеллектуального развития Европы в течение первых пяти-шести десятилетий 19 века, — это романтизм. К началу века европейская мысль начала выходить за рамки своей озабоченности иссохшим рационализмом и механистическими подходами Просвещения к исследованию других измерений бытия: эстетического, эмоционального, интуитивного, мистического, «естественного», «иррационального». Литература, философия, история, музыка и искусство отреагировали решительно и постепенно оказали благожелательное влияние на представления людей.

В Англии, где эта тенденция уже набирала силу на заре столетия, один эффект, пожалуй, выразился в самом впечатляющем излиянии лирической поэзии, когда-либо написанной. В течение следующих двух-трех десятилетий этим ранним идеям было суждено произвести мощные отголоски по всей Западной Европе. Новый порядок вещей, совершенно новый мир, лежал в пределах досягаемости, если бы человек только осмелился на то, что было необходимо. Интеллектуальный переворот предыдущих десятилетий дал свободу поэтам, художникам и музыкантам, которые стали считать себя рупором огромных творческих способностей, скрытых в человеческом сознании и ищущих самовыражения; «пророками», формирующими новую концепцию человеческой природы и человеческого общества. Действенность традиционной религии в то время подвергалась сомнениям, и тогда мифические фигуры и события из классического прошлого были призваны в качестве носителей этого героического идеала:

Те же чаяния пробудились в Америке в десятилетия, непосредственно предшествовавшие гражданской войне, и им было суждено оставить неизгладимый отпечаток в общественном сознании. Все трансценденталисты находились под глубоким впечатлением от ряда мистических работ Востока: Бхагавадгита, Рамаяна и Упанишады, а также от произведений основных исламских поэтов — Руми, Хафиз и Саади. Эффект можно ощутить в таких влиятельных писаниях Эмерсона, как Обращение к школе Божественности:

По мере того как столетие шло вперед, былой романтичный оптимизм все больше и больше погрязал в следовавших одно за другим разочарованиях и поражениях революционного пыла, который он помог вызвать. Под давлением научных и технологических изменений начинала постепенно формироваться культура философского материализма, которую породили допущения просвещения. Войны и революционные потрясения в середине века еще больше способствовали созданию настроения «реализма», признания того, что великие идеалы должны каким-то образом примириться с закоснелыми обстоятельствами человеческой природы.
Однако даже в относительно рассудительной атмосфере викторианского общественного дискурса романтические чаяния сохраняли мощное влияние на западное сознание. Они породили восприимчивость к духовным импульсам, которые, хотя и отличались от тех, что характеризовали первые десятилетия века, в тот момент влияли на широкую общественность. Если революционная фигура Прометея больше не откликалась в английским восприятии того века, то легенда об Артуре завладела народной надеждой, перемешивая юношеский идеализм с проницательностью зрелости и именно благодаря этому захватывая воображение миллионов:

Неудивительно, что на умы, воспитанные в этой культурной среде, фигура Баба должна была оказать неотразимое очарование, когда западные люди познакомились с Его историей в заключительные годы века. Особенно привлекали чистота Его жизни, незапятнанное благородство характера, что завоевали сердца многих из Его соотечественников, которые приходили, сомневаясь или даже испытывая враждебность, и оставались, чтобы сложить свою жизнь за Его дело. Слова, которые Баб обратил к первой группе Своих учеников, говорят о природе нравственных стандартов, которые Он считал целью для тех, кто откликнулся на Его призыв:

Чистота сердца была подкреплена мужеством и готовностью к самопожертвованию, которые западные наблюдатели сочли глубоко вдохновляющими. Комментарии Эрнеста Ренана и других прочертили неопровержимую параллель с жизнью Иисуса Христа. Как убедительно продемонстрировала необыкновенная драма Его последних моментов жизни,[12] Баб мог в любой момент спасти Себя и достичь превосходства над теми, кто преследовал Его, воспользовавшись глупостью Своих противников и суеверием населения. Он презрел это и принял смерть от рук Своих врагов только тогда, когда был удовлетворен тем, что Его миссия завершилась в полном объеме и в соответствии с Волей Бога. Его последователи, которые отреклись от всех земных привязанностей и благ, были варварски убиты противниками, которые поклялись на Коране, что пощадят их жизнь и честь, и которые с постыдной жестокостью обошлись с их женами и детьми после их смерти. Ренан пишет:

Чистота сердца и нравственное мужество сопровождались идеализмом, с которым большинство западных наблюдателей могли бы также легко себя отождествлять. К 19 веку Персия, к которой обратился Баб и которая когда-то была одной из величайших цивилизаций мира, стала источником отчаяния и презрения среди иностранных гостей. Население до крайности невежественное, апатичное и суеверное было добычей глубоко коррумпированного мусульманского духовенства и жестокого режима каджарских шахов. Шиитский Ислам, по большей части, выродился в массу суеверий и бессмысленного формализма. Безопасность жизни и имущества полностью зависела от прихотей власть имущих.

Таковым было общество, которое Баб призвал к размышлению и самодисциплине. Наступила новая эра; Бог требовал чистоты сердца, а не религиозных формул, внутреннего состояния, которое должно соответствовать чистоте во всех аспектах повседневной жизни; истина была целью, которую нужно было завоевать не слепым подражанием, а личным усилием, молитвой, медитацией и отрешением от желаний. Природу сообщений, которые западные писатели, такие как Гобино, Браун и Николя, позже услышали от оставшихся в живых последователей Баба, можно понять из рассказа муллы Хусейна-и Бушруи о том, как на него повлияла его первая встреча с Бабом:
Я чувствовал такое мужество и такую силу, что если бы весь мир, все его народы и правители поднялись против меня, я бы в одиночку, стойко и без малейшего страха выдержал их натиск. Вселенная казалась мне не более чем пригоршней праха в моей руке. Я казался себе воплощением Гласа Гавриила, взывающего ко всему человечеству: «Проснитесь, ибо взошла утренняя Заря!»[14]
Европейские наблюдатели, посетив эту страну спустя долгое время после мученической смерти Баба, были поражены нравственным отличием, достигнутым общиной бахаи Персии. Объясняя западным читателям успех деятельности по обучению вере Бахаи среди персидского населения, в отличие от неэффективных усилий христианских миссионеров, Э.Г. Браун сказал:

Облик Баба также взывал к эстетических чувствам, которые пробудил Романтизм. Дошедшие до нас рассказы тех, кто встречался с Ним, — за исключением тех его соотечественников, чье общественное положение было под угрозой из-за Его миссии, — как один раскрывают необыкновенную красоту Его личности и Его физических движений. Его голос, особенно когда Он воспевал скрижали и молитвы, которые Он открыл, обладал сладостью, которая пленяла сердце. Даже Его одежда и обстановка Его простого дома несли на себе печать утонченности, которая, казалось, отражала внутреннюю духовную красоту, что так сильно привлекала Его посетителей.
Особо нужно упомянуть самобытность мысли Баба и то, как Он предпочитал ее выражать. На протяжении всех превратностей 19 века европейский ум продолжал цепляться за идеал «судьбоносного человека», который, лишь созидательной силой своего неудержимого гения, может установить новое направление в человеческих делах. В начале века Наполеон Бонапарт, казалось, представлял собой такой феномен, и даже разочарование, последовавшее за его предательством идеала, не обескуражило мощное течение индивидуализма, которое было одним из главных элементов наследия движения эпохи Романтизма для того столетия и, по сути, для нас самих.

В писаниях Баба появляется решительно новый подход к религиозной истине. Его явное бесстрашие было одной из главных причин насилия оппозиции, которую Его труд вызвал среди мракобесных мусульманских священнослужителей, что доминировали в любом серьезном дискурсе в Персии 19 века. Эти бросающие вызов концепции сопровождались весьма новаторским характером языка, с помощью которого они озвучивались.
В своей литературной форме арабский язык обладает почти гипнотической красотой — красотой, которая, говоря языком Корана, достигает уровней возвышенного, что мусульмане всех возрастов считают невозможными для воспроизведения смертным человеком. Для всех мусульман, независимо от их секты, культуры или нации, арабский — преимущественно язык Откровения. Доказательство Божественного происхождения Корана заключается не в его литературных достоинствах, а в силе, которой обладали его строки, изменяя человеческое поведение и отношение. Хотя Баб, как Иисус и Мухаммад до Него, получил лишь немного формального школьного образования, Он использовал как арабский, так и Свой родной персидский язык, поочередно, как того требовали темы Его изложения.
Для Его слушателей самым разительным признаком духовной власти Баба было то, что впервые за более чем 12 столетий человеческие уши имели честь вновь услышать неповторимые звуки Откровения. Действительно, в одном важном отношении Коран был намного превзойден. Из уст Баба легко текли скрижали, медитации и молитвы захватывающей силы. В течение одного выдающегося периода в два дня Его писания превысили в количественном размере весь текст Корана, который представлял собой плод 23 лет пророческих трудов Мухаммада. Никто из Его противников из духовенства не решился принять Его публичный вызов: «Воистину, Мы сделали явление стихов свидетельством Нашего послания вам», т.е. в Коране Бог прямо установил «чудо» силы Книги в качестве Его единственного доказательства. «Можете ли вы начертать хоть одну бук­ву, что сравнилась бы с подобными стихами? Представьте же ваши доказательства...»[16]
Более того, несмотря на Свою способность использовать традиционные формы арабского языка, когда Ему нужно было это сделать, Баб решительно отказывался от этих условностей, учитывая требования Своего послания. Он свободно прибегал к неологизмам, новым грамматическим конструкциям и другим вариантам принятой речи всякий раз, когда Он находил существующие термины неадекватными средствами для передачи революционно новой концепции духовной реальности, которую без устали Он продвигал. Когда ученый шиитский муджтахид на суде в Тебризе (1848) упрекнул Его за нарушение правил грамматики, Баб напомнил тем, кто следовал за Ним, что Слово Бога есть Творец языка, как и всех других вещей, и Он формирует его согласно Своей цели.[17] Силой Своего Слова, Бог говорит «БУДЬ», и оно есть.

Принцип так же стар, как пророческая религия — он действительно занимает центральное место в ней:

Последствия реакции человечества на Посланника Бога во время Его пришествия затрагиваются в отрывках одной из главных работ Бахауллы, Четыре долины. Цитируя персидского поэта Руми, Он говорит:

Для молодых студентов теологии, которые наиболее охотно откликнулись на слова Баба, оригинальность Его языка совсем не была препятствием для их оценки Его послания и сама по себе представляла еще один убедительный знак Божественной миссии, о которой Он заявлял.
Она бросала им вызов, чтобы они вырвались из привычных моделей восприятия, напрягали свои интеллектуальные способности, открывали в этом новом Откровении истинную свободу духа.

Сколь бы озадачивающими ни казались некоторые из писаний Баба Его более поздним европейских поклонникам, они также воспринимали Его как уникальную личность, которая нашла в Своей собственной душе видение запредельной новой реальности и которая действовала без колебаний в соответствии с неотложной задачей, что она получила. Большинство их комментариев, как правило, отражало дуалистические настроения викторианской эпохи и представлялись в качестве научно обоснованных наблюдений того, что их авторы считали важным религиозным и культурным явлением. Например, во введении к своему переводу книги Повествование Путешественника, кембриджский ученый Эдвард Гренвилл Браун постарался оправдать необычную степень внимания, которую он уделял движению Баба в своей исследовательской работе:

Однако пронизывающий эффект, который это явление оказывает, — даже на осторожный и научно подкованный европейский интеллект и по прошествии нескольких десятилетий, — можно оценить по заключительным замечаниям Брауна в большой статье в журнале Религиозные системы мира, опубликованной в 1892 году, в год кончины Бахауллы:

Это впечатление было настолько сильным, что большинство западных наблюдателей, как правило, упускали из виду цель Баба, очарованные Его жизнью и личностью. Сам Браун, чьи исследования сделали его выдающимся ученым по движению Баба среди второго поколения европейских властей, в значительной степени не смог понять роль миссии Баба в подготовке пути для Бахауллы или, по сути, того, каким образом достижения последнего представляли собой окончательный триумф и доказательство истинности Баба.[22] Французскому писателю А.Л.М. Николя повезло гораздо больше, отчасти просто потому, что он жил достаточно долго, чтобы увидеть большую историческую перспективу.

Первоначально антагонистически настроенный к тому, что, как ему казалось, Бахаулла «вытеснял» Баба, он, наконец, оценил точку зрения Бахаи, что Баб был одним из двух последовательных Богоявлений, совместная миссия которых — объединение и умиротворение планеты.[23]

Это краткое историческое описание поможет понять направленность учения Баба. В каком-то смысле Его послание совершенно ясно. Как Он неоднократно подчеркивал, предназначение Его миссии и цель всех Его усилий — провозглашение неминуемого прихода Того, кого явит Бог, того всемирного Богоявления, предсказанного в религиозных писаниях на протяжении веков человеческой истории. Действительно, все законы, явленные Бабом, были направлены лишь на то, чтобы подготовить Своих последователей к признанию и служению Обетованному после Его прихода:

Миссия Баба состояла в том, чтобы подготовить человечество к наступлению эпохи преобразования, превосходящей все, что было в состоянии понять поколение, услышавшее Его. Их обязанность состояла в том, чтобы очистить свои сердца, дабы признать Того, кого весь мир ждал, и служить установлению Царства Божьего. Таким образом, «Баб» был «Вратами», через которые придет это давно ожидаемое всемирное Богоявление.
Во время прихода Того, Кого явит Бог, самые выдающиеся среди ученых, и самые неприметные люди будут судимы одинаково. Сколь часто самые незначительные из людей признали истину, в то время как наиболее ученые остались покрытыми завесами.[25]
Примечательно, что первоначальные ссылки на Обетованного Избавителя появляются в первой крупной работе Баба, Каййум’ул-Асма, отрывки из которой были явлены Им в ночь провозглашения Его миссии. Весь текст, на первый взгляд, — это сборник комментариев к суре Иосифа из Корана, которую Баб толкует как предзнаменование пришествия Божественного «Иосифа», той «Частицы Бога», Кто будет выполнять обетования Корана и всех других Священных Писаний прошлого. Больше, чем любой другой труд, книга Каййум’ул-Асма подтвердила для баби пророческие заявления ее Автора и служила, в течение всего раннего периода пастырства Баба, в качестве Корана или Библии для Его общины.
О народы Востока и Запада! Бойтесь Бога в отношении Дела истинного Иосифа и не отдавайте его за ничтожную плату, установленную вами, или за тщету ваших земных имений, дабы Он подлинно восхвалил вас и причислил к праведникам, стоящим близ сих Врат.[26]
В 1848 году, всего за два года до Своей мученической смерти, Баб открыл Байан, книгу, которая должна была служить главным хранилищем Его законов и полным выражением Его богословских доктрин. По существу, эта книга — обширная дань грядущему Обетованному, Которого ныне неизменно называют «Тот, кого явит Бог». Этот титул встречается в книге около 300 раз, появляясь практически в каждой из ее глав, независимо от их очевидной темы. Байан и все, что он содержит, зависит от Его Воли; весь Байан не содержит на самом деле «ничего, кроме Его упоминания»; Байан — это «скромный дар» его Автора Тому, Кого явит Бог; достичь Его Присутствия — значит достичь Присутствия Бога. Он — «Солнце Истины», «Пришествие Истины», «Точка Истины», «Дерево Истины».27

Некоторые из наиболее мощных ссылок на эту тему содержатся в Скрижалях, которые Баб обратил непосредственно к Тому, Кого вскоре явит Бог:

Помимо этой центральной темы труды Баба представляют ошеломляющую проблему даже для тех западных ученых, что знакомы с персидским и арабским языками. В значительной степени это связано с тем, что в этих трудах нередко рассматриваются мельчайшие вопросы богословия шиитского Ислама, которые имели большое значение для Его слушателей, чьи умы были полностью сформированы в этом узком интеллектуальном мире и которые не могли представить себе ничего другого. Изучением организационных духовных принципов в рамках этих писаний, несомненно, будут заниматься поколения докторантов, по мере того как община бахаи продолжает расширяться, а ее влияние в жизни общества укрепляется. Для баби, получивших писания из первых рук, большая их значимость состояла в том, что они демонстрировали непринужденное мастерство Баба в самых заумных богословских вопросах, вопросах, которым Его религиозные оппоненты посвятили много лет кропотливого изучения и диспутов. Результат должен был заключаться в том, чтобы упразднить для последователей Баба интеллектуальные основы, на которых зиждилась исламская богословская система.

Особенность писаний Баба, которые относительно доступны, — законы, которые они содержат. Баб явил, что, на первый взгляд, служит существенными элементами полной системы законов, касающихся вопросов повседневной жизни и социальной организации. Вопрос, который сразу приходит на ум любому западному читателю даже при беглом знакомстве с историей Баба, —трудность согласования этого свода закона, который, сколь бы широким он ни был, вполне мог бы действовать в течение нескольких столетий, с повторяющимся обетованием Баба, что Тот, кого явит Бог, вскоре придет и заложит основы Царства Божьего. Хотя никто не знал час Его пришествия, Баб заверил нескольких Своих последователей, что они доживут до тех времен, когда увидят Его и будут служить Ему. Загадочные намеки на «девятый год» и «девятнадцатый год» усилили ожидания в общине баби. Никто не мог ложно претендовать быть «Тем, Кого явит Бог», по словам Баба, и добиться успеха в таком заявлении.
Именно в других местах мы должны искать непосредственное значение законов Байана. Исповедание Ислама, особенно в его шиитской ветви, стало вопросом соблюдения мельчайших деталей повелений и предписаний, до бесконечности доработанных поколениями муджтахидов и жестко применяемых. Шариат, или система канонических законов, по сути, был воплощением власти духовенства не только над массой населения, но даже над самой монархией. В нем содержалось все, что было нужно или могло использовать человечество. Уста Бога будут безмолвствовать до Судного дня, когда небеса раскроются, горы растворятся, моря вскипят, трубный глас пробудит мертвых из могил, и Бог «спустится» в окружении ангелов «ряд за рядом».
Для тех, кто признал Баба, правовые положения Байана одним ударом разрушили институциональную власть духовенства, сделав всю структуру шариата неактуальной.[30] Бог вновь заговорил. Оспариваемый устаревшим религиозным устройством, которое утверждало, что действует от имени Пророка, Баб отстаивал Свое притязание, осуществляя, в их полноте, власть и полномочия, которые Ислам закрепил за Пророками. Больше, чем любой другой аспект Его миссии, именно эта смелость стоила Ему жизни, но она имела такое освобождающее воздействие на разум и сердце Его последователей, как никакая другая сила. То, что столь многие законы Байана должны были вскоре быть заменены или значительно изменены на те, что изложены Бахауллой в Китаб-и-Акдас[31], с точки зрения истории и в глазах баби, которые должны были принять новое Откровение, имело мало значения, как только предназначение Баба было выполнено.
В этой связи интересно отметить, как Баб рассматривал вопросы, которые не имели значения в Его миссии, но которые, если бы не были решены, могли бы стать серьезным препятствием для Его дела, потому что они были столь глубоко и прочно вплетены в мусульманское религиозное сознание. Понятие джихада или «священной войны», например, — это заповедь, изложенная в Коране как обязательная для всех трудоспособных мусульман-мужчин и применение которой занимало видное место в исламских обществах на протяжении веков. В Каййум’ул-Асма Баб всеми силами пытался включить некую форму джихада в качестве одной из прерогатив положения, на которое Он притязает. Он сделал любое участие в джихаде полностью зависимым от Его собственного одобрения, которое Он отказывался давать. Впоследствии Байан, хотя он и представляет официальное обнародование законов нового Законоцарствия, делает лишь мимолетную ссылку на предмет, который так долго казался основополагающим для осуществления Божьей воли. Странствуя по всей Персии, чтобы провозглашать новое Откровение, таким образом, последователи Баба чувствовали себя вправе защищать себя, когда на них нападали, но их новые убеждения не включали старое исламское предписание вести войну с другими для целей обращения их в свою веру.[32]
С точки зрения истории очевидно, что цель этих жестких и требовательных законов состояла в том, чтобы произвести духовную мобилизацию, и c этим они блестяще справились. Предвидя ясно, куда приведет путь, на который Он вступил, Баб подготовил Своих последователей, через непреклонное соблюдение молитвы, медитации, самодисциплины и солидарности общинной жизни, чтобы принять неизбежные последствия их приверженности Его миссии.

Однако предписания в Байане выходят далеко за рамки этих непосредственных целей. Следовательно, когда Бахаулла взял на Себя задачу установления моральных и духовных основ нового Законоцарствия, Он непосредственно основывался на трудах Баба. Китаб-и-Агдас, «Матерь-книга» Эпохи Бахаи, хотя и не представлена в виде структурированного кодекса, сводит воедино для бахаи основные законы их Веры. Руководство, относящееся к индивидуальному поведению или социальной практике, устанавливается в рамках отрывков, которые призывают читателя к смелой новой концепции человеческой природы и цели. Русский ученый 19 века, одним из первых предпринявший попытки перевести книгу, сравнил перо Бахауллы, писавшее Агдас, с птицей, то парящей в высях небес, то спускающейся, чтобы прикоснуться к незамысловатым вопросам повседневных нужд.
Связь с писаниями Баба очевидна любому, кто изучает положения Агдас. Те законы Байана, которые не имеют отношения к грядущему веку, отменяются. Иные предписания переформулируются, как правило, путем смягчения их требований и расширения их применения. А другие положения Байана сохраняются практически в их оригинальном виде. Явный пример последнего — принятие Бахауллой календаря, который состоит из 19 месяцев по 19 дней каждый с предусмотренным «вставным» периодом в четыре или пять дней, посвященных неформальным встречам, благотворительности и обмена подарками с друзьями и семьей.

Помимо конкретных законов Байана писания Баба также содержат семена новых духовных перспектив и концепций, которые должны были оживить всемирное предприятие бахаи. Начиная с верования, повсеместно принятого мусульманами, что Бог един и запределен, Баб резко отметает сумбур противоречивых доктрин и мистических домыслов, которые накопились за более чем 12 веков исламской истории. Бог не только Один и Единственный; Он совершенно непознаваем для человечества и навсегда останется столь же далек. Нет прямой связи между Творцом всего и Его творением.
Единственный способ размышлять о Божественной Реальности, лежащей в основе бытия, — это изучать преемственность Посланников, которых Он отправляет. Бог «являет» Себя человечеству таким образом, и именно в Личности Его Явителя человеческое сознание может узнать как о Божественной Воле, так и о Божественных свойствах. То, что в Священных Писаниях описано как «встреча с Богом», «познание Бога», «поклонение Богу», «служение Богу», относится к отклику души, когда она признает новое Откровение. Приход Богоявления — сам по себе «Судный День». Таким образом, Баб отрицает обоснованность суфийского убеждения о возможности мистического слияния индивидуума с Божественным Существом через медитацию и эзотерические практики:

Выходя далеко за рамки ортодоксальной исламской концепции «правопреемства» Пророков, которая завершается с миссией Мухаммада, Баб также объявляет Откровение Бога повторяющимся и бесконечным явлением, замысел которого заключается в постепенном воспитании и развитии человечества. По мере того как человеческое сознание распознает и реагирует на каждое Богоявление, духовные, нравственные и интеллектуальные способности, скрытые в нем, неуклонно развиваются, тем самым подготавливая путь к признанию следующего Богоявления.
Богоявления, включая Авраама, Моисея, Иисуса и Мухаммада, — едины по сути, хотя их физические личности отличаются, как и те аспекты их учений, которые относятся к постоянно развивающемуся человеческому обществу. Каждый из них, как говорится, имеет два «положения»: человеческое и Божественное. Каждый приносит два доказательства Своей миссии: Его собственная Личность и истины, которым Он учит. Любого из этих свидетельств достаточно для всякой искренне пытливой души; вопрос заключается в чистоте намерения, и это человеческое качество особенно ценится в писаниях Баба. Через единство веры, разума и поведения каждый человек может, с помощью подтверждений Бога, достичь той стадии развития, где человек ищет для других то же самое, что он ищет для себя.
Те, кто искренне верит в Посланника, учение которого они исповедуют, подготовлены им к тому, чтобы признать следующее Откровение от одного Божественного Источника. Таким образом, они становятся орудием, посредством которого Слово Божье продолжает осуществлять свое предназначение в жизни человечества. В этом и заключается реальный смысл ссылок религий прошлого на «воскресение». «Рай» и «ад», подобным же образом, не места, но состояние души. Человек «входит» в рай в этом мире, когда он признает Откровение Бога и начинает процесс совершенствования своей природы, процесс, который не имеет конца, так как сама душа бессмертна. Таким же образом, наказание Бога заложено в отрицании Его Откровения и неповиновении законам, действия которых никто не может избежать.
Многие из этих понятий в писаниях Баба могут относиться к различным упоминаниям или, по крайней мере, намекам в Священных Писаниях более ранних религий. Однако из сказанного будет очевидно, что Баб помещает их в совершенно новый контекст и придает им смысл, значительно отличающийся от того, который они имели в любой предыдущей религиозной системе.
Баб описал Свое учение как откупоривание «запечатанного вина», упоминаемого как в Коране, так и в Новом Завете. «День Божий» означает не конец света, но его непрерывное обновление. Земля будет по-прежнему существовать, как и человеческий род, чьи возможности будут постепенно раскрываться в ответ на последовательные импульсы Божества. Все люди равны в разумении Бога, и человечество в настоящее время продвинулось до точки, где, с неминуемым появлением Того, Кого явит Бог, нет ни необходимости, ни места для привилегированного класса духовенства. Верующих поощряют видеть иносказательные смыслы в отрывках Священных Писаний, которые когда-то рассматривались как отсылки к сверхъестественным или магическим событиям. Как Бог един, так едина и явленная реальность, — органическое целое, движимое Божественной Волей.
Контраст между этой эволюционной и в высшей степени рациональной концепцией природы религиозной истины и тем, что воплощал в себе шиитский Ислам 19 века, не мог быть более драматичным. Основополагающим для шиитской ортодоксии, все последствия которой сегодня явлены в режиме Исламской Республики Иран, было буквальное понимание Корана, озабоченность педантичной приверженностью шариату, вера в то, что личное спасение приходит через «следование» (таклид) религиозным наставникам и несгибаемое убеждение, что Ислам — окончательное и вседостаточное откровение истины миру. Для столь заскорузлого и косного мышления любое серьезное рассмотрение учения Баба имело бы немыслимые последствия.

Учение Баба, как и законы Байана, провозглашаются не в виде последовательного изложения, но скорее включаются в широкий спектр богословских и мистических вопросов, рассматриваемых на страницах Его объемных писаний. Именно в писаниях Бахауллы, как и в законах Байана, эти разрозненные истины и заповеди берутся, изменяются и интегрируются в единую, связную систему убеждений. Эта тема выходит далеко за рамки этой краткой работы, но читатель найдет в основной доктринальной работе Бахауллы, Китаб-и-Иган (Книга Несомненности), не только отголоски учения Баба, но и упорядоченное описание его центральных концепций.

И в заключении, поразительная черта писаний Баба, которая возникла как важный элемент веры и истории Бахаи, — миссия, предначертанная для «народов Запада», и восхищение качествами, которые делают их подходящими для нее. Это также резко контрастировало с открытым презрением к фаранги и «неверным» мыслям, которое было нередким в исламском мире Его эпохи. Западный научный прогресс особенно высоко оценивался, например, также как и справедливость ума и забота о чистоте, которые, как Баб видел, проявлялись в жителях Запада в целом. Его признательность выражается не просто в общем виде, но и затрагивает даже такие светские вопросы, как почтовые системы и печатные учреждения.
В начале миссии Баб в Каййум’ул-Асма призвал «народы Запада» воспрять и покинуть свои дома в продвижении Дня Бога:

Британскому врачу, который лечил Его от травм, нанесенных во время допроса в Тебризе, Баб выразил уверенность в том, что со временем западные страны также примут истину Его миссии.
Эта тема мощно рассматривается в трудах Бахауллы. Серия «Скрижалей» призывала таких европейских правителей, как королева Виктория, Наполеон III, кайзер Вильгельм I и царь Александр II бесстрастно изучить «дело Бога». Британская королева в теплых словах получила высокую оценку за действия своего правительства по отмене рабства по всей империи и за установление конституционного правительства. Пожалуй, самая необычная тема, содержащаяся в письмах, — это призыв, практически мандат «Правителям Америки и президентам ее республик». Их призывали «руками справедливости поднять сломленных» и «сокрушить благоденствующего угнетателя жезлом заповедей Господа своего».[35]
Предвидя решающий вклад, который западным странам и народам суждено сделать в создание институтов мирового порядка, Бахаулла писал:

Именно Абдул-Баха была передана обязанность заложить основы этой отличительной черты миссий Баба и Бахауллы. Посещая как Западную Европу, так и Северную Америку в 1911–1913 годах, Он перемежал высокую оценку материальных достижений Запада с настоятельным призывом, чтобы они были в гармонии с основами «духовной цивилизации».
В годы Первой мировой войны, вернувшись на Святую Землю, Абдул-Баха составил серию писем, адресованных небольшой группе последователей Бахауллы в Соединенных Штатах Америки и Канаде, призывая их к тому, чтобы они воспряли и разнесли послание Бахаи в самые отдаленные уголки земного шара. Как только позволили международные условия, эти бахаи начали откликаться. Их примеру последовали члены многих других общин бахаи по всему миру, количество которых быстро увеличивалось в течение последующих десятилетий.
Североамериканским верующим Абдул-Баха также доверил задачу заложить основы демократически избираемых институтов, задуманных Бахауллой для управления делами общины бахаи. Вся структура принятия решения современной административной системы Веры на местном, национальном и международном уровнях берет свое начало в этих простых совещательных собраниях, сформированных американскими и канадскими верующими.
Бахаи видят подобный отклик на Божественный мандат, каким бы непризнанным он ни был, в растущем лидерстве, которое западные страны вырабатывали на протяжении всего нынешнего столетия в усилиях по установлению глобального мира. Это особенно верно в отношении стремления запустить систему международного порядка. За свое собственное видение в этом отношении, а также за одинокое мужество, которое требовалось, чтобы реализовать его, «бессмертный Вудро Вильсон» завоевал прочное почетное место в писаниях Хранителя веры Бахаи.
Бахаи также знают, что именно правительства Европы, США, Канады и Австралии взяли на себя ведущую роль в сфере прав человека. Община бахаи на себе испытала преимущества подобной озабоченности в серии успешных вмешательств, предпринятых от имени членов общины в Иране во время периодических преследований при режиме пехлевских шахов и Исламской республики.
Вышесказанное никоим образом не свидетельствует о слепом восхищении европейской или североамериканской культурой ни со стороны Баба, ни Бахауллы, также оно не поддерживает идеологические основы, на которые они опираются. Совсем наоборот.
Бахаулла предупреждает в зловещих тонах о страданиях и разрухе, которые охватят весь человеческий род, если западная цивилизация будет продолжать идти по своему пути неумеренности. Во время своих визитов в Европу и Америку Абдул-Баха проникновенным языком призвал Своих слушателей освободиться, пока еще есть время, от расовых и национальных предрассудков, а также от материалистических пристрастий, чьи недооцененные опасности, по Его словам, угрожали будущему их народов и всему человечеству.

Сегодня, спустя полтора века после того, как была явлена миссия Баба, влияние Его жизни и слов нашло выражение в глобальной общине, состоящей из людей всех слоев общества на земле. Первое, что делают большинство паломников Бахаи по прибытии во Всемирный центр их Веры, — поднимаются по аллее, украшенной цветами, ведущей к изысканному Храму, в котором покоятся останки Баба, и склоняются у порога места Его захоронения. Они решительно верят, что в последующие годы «короли-паломники» благоговейно поднимутся по великолепной террасной лестнице, поднимающейся от подножия «Горы Божьей» к входу в Усыпальницу, и оставят символы своей власти на этом же пороге. В странах, из которых приезжают паломники, бесчисленное множество детей из всех слоев общества и говорящих на всех языках мира сегодня носят имена мучеников-сподвижников Баба: Тахира, Куддус, Хусейн, Зайнаб, Вахид, Анис — подобно тому как дети во всей Римской империи стали получать 2000 лет назад неизвестные иудейские имена учеников Иисуса Христа.
Выбор Бахауллы в отношении места захоронения тела Его Предтечи, привезенного с нескончаемыми трудностями из Персии, сам по себе имеет большое значение для мира бахаи. На протяжении всей истории кровь мучеников была «семенем веры». В эпоху постепенного объединения человечества кровь мучеников баби стала семенем не только личной веры, но и административных институтов, которые, по словам Шоги Эфенди, служат «ядром и сам моделью» мирового порядка, задуманного Бахауллой. Это отношение символизируется возвышенным положением, которое Усыпальница Баба занимает в постепенном развитии административного центра веры Бахаи на горе Кармель.
Должно быть, среди потока паломников бахаи, сегодня вступающих на эти величественные земли, многие обращаются к знакомым словам, которые 150 лет назад Баб сказал на прощание горстке Своих первых последователей, которые все были лишены влияния или богатства, и большинству из них суждено, как и Ему, вскоре отдать свою жизнь:

Примечание автора: я в долгу перед д-ром Мухаммадом Афнаном и г-жой Элизабет Мартин за советы и помощь в подготовке этой статьи.

Сноски

1. Мулла Хусейн-и Бушруи.
2. Годовщина рождения Баба отмечается на следующий день после появления восьмого новолуния в год Бахаи, который проходит в период с середины октября по середину ноября; Его возвещение 23 или 24 мая; и Его мученическая смерть 9 или 10 июля.
3. Arnold Toynbee, A Study of History, vol. 8 (London: Oxford, 1954). 117.
4. Shoghi Effendi, The World Order of Bahá’u’lláh: Selected Letters, 2d rev ed (Wilmette: Bahá’í Publishing Trust, 1974), 123–24.
5. Я обязана этим интересным предложением доктору Хоссейну Данешу.
6. Shoghi Effendi, God Passes By (1944; reprint, Wilmette: Bahá’í Publishing Trust, 1974), 56, and The Bahá’í World, vol. 9, 1940–1944 (1945; reprint, Wilmette: Bahá’í Publishing Trust, 1981), 588.
7. Постоянное использование термина «Баби» в нападках иранских мусульман на веру Бахаи на протяжении многих лет, как правило, является отражением духа враждебности, разжигаемого его первоначальными духовными противниками 19 века.
8. Percy Bysshe Shelley, Prometheus Unbound, bk. 4, ll. 569–78.
9. Ralph Waldo Emerson, “The Divinity School Address,” Selections from Ralph Waldo Emerson, S.E. Wricher, ed. (Boston: Houghton Mifflin, 1960), 115–16.
10. Alfred, Lord Tennyson, Idylls of the King: The Passing of Arthur, ll. 408–10
11. Мухаммад-и Заранди (Набиль Азам), Вестники рассвета: Повествование Набиля о ранних днях Откровения Бахаи, в переводе с персидского Шоги Эфенди.
12. Баб, вместе с молодым последователем, был подвешен веревками к стене двора в крепости в Тебризе, и армянскому христианскому полку, командир которого выразил большое беспокойство по поводу назначения, было приказано открыть огонь по заключенным. Когда дым от 750 ружей рассеялся, практически светопреставление началось в толпе зрителей, теснящихся на крышах и возле стен. Спутник Баба, невредимый, стоял у стены, а сам Баб исчез из поля зрения. Все залпы лишь разорвали веревки. Баб вернулся в комнату, в которой Он содержался, чтобы давать указания Своему секретарю, которые были прерваны Его тюремщиками.
Армянский полк немедленно покинул крепость, отказавшись от дальнейшего участия. Нужен был только жест ободрения Баба для толпы, теперь находившейся в состоянии крайнего волнения, вызванного тем, что они считали «чудом», чтобы избавить Его от Его похитителей. Когда Он не воспользовался этой возможностью, власти в конце концов пришли в себя и вызвали полк мусульманских солдат, которые выполнили задуманную казнь. Несмотря на драматический характер, этот инцидент не был единичным событием в пастырстве Баба. Четыре года до этого богатый и могущественный губернатор Исфахана Манучир-хан, который был хозяином и пламенным поклонником Баба, предложил отправиться в столицу со своей армией и побудить слабого правителя Персии Мухаммад-шаха встретиться с Бабом и выслушать Его послание. Это предложение было вежливо отклонено, и последующая смерть Манучир-хана привела непосредственно к аресту и тюремному заключению и казни Баба.
13. Эрнест Ренан, Les Aptres, в переводе с французского Уильяма Г. Хатчисона (London: Watts & Co., 1905), 134. «Ради него тысячи мучеников стекались к месту своей смерти. Не имеющим аналогов в мировой истории день был день великой резни в баби в Тегеране. «В этот день можно было увидеть на улицах и базарах Тегерана, — говорит рассказчик, который не понаслышке знает, что это зрелище, кажется, население не сможет забыть... Женщины и дети двигались вперед, воспевая стих, в котором говорится: “Поистине, мы пришли от Бога, и к нему мы возвращаемся”». Рассказчик, который здесь упоминается — Ж.А де Гобино, 3d ed., Les Religions et les Philosophies dan l’Asie Centrale (Paris: Ernest Leroux, 1900), 304 et seq..
14. Вестники рассвета, 65.
15. E.G. Browne, introduction to Myron H. Phelps, Life and Teachings of Abbas Effendi, 2d rev ed (New York; London: G.P. Putname’s Sons: The Knickerbocker Press, 1912), xvi.
16. Баб, Избранное из Писаний.
17. Вестники рассвета.
18. Иоанн 1:1-10, Авторизованная версия. (Король Джеймс)
19. Bahá’u’lláh, The Call of the Divine Beloved (Haifa: Bahá’í World Centre, 219), 88–89. Во время первоначальной публикации этой статьи был использован более ранний перевод книги Четыре долины. Эта статья была обновлена, чтобы отразить новый авторизованный перевод работы.
20. E.G. Browne, Introduction to A Traveler’s Narrative: Written to Illustrate the Episode of the Báb, by ‘Abdu’l-Bahá. Trans. E.G. Browne (New York: Bahá’í Publishing Committee, 1930), viii.
21. E.G. Browne, “Bábíism,” Religious Systems of the World, 3d ed (London: Swan Sonnenschein & Co. and New York: MacMillan & Co., 1892), 352–53.
22. Объективность Брауна, кажется, была также затуманена его надеждой, что баби сфокусируют свою энергию на политической реформе самой Персии. Критикуя то, что он видел как отвлечение Бахауллой энергии бахаи от внутренней политики к делу мирового единства, он жаловался, что «…только сейчас Персии нужны лишь люди, которые любят свою страну превыше всего». English introduction to the Nuqtatu’l-Káf, cited in H.M. Balyuzi, Edward Granville Browne and the Bahá’í Faith (London: George Ronald, 1970), 88.
23. The Bahá’í World, vol. 9, 1940–44 (Wilmette: Bahá’í Publishing Trust, 1945), 584–85.
24. Избранное из Писаний Баба.
25. Там же.
26. Избранное из Писаний Баба.
27. Persian Bayán, unpublished manuscript. References to units and chapters 7.1; 5.7; 4.1; and 7.11.
28. Крупицы из Писаний Бахауллы.
29. Там же.
30. Эта задача остро встала перед ведущими последователями Баба на встрече, состоявшейся в небольшой деревушке Бедешт в 1848 году. Интересно, что личность, которая взяла на себя ведущую роль в реализации масштабных духовных и интеллектуальных изменений, приведенных в движение Баб, — это женщина, одаренная поэтесса Тахира, которая позже также была предана мученической смерти за свои убеждения.
31. «Наисвятая книга», хартия Бахауллы для новой мировой цивилизации, написанная на арабском языке в 1873 году.
32. В Китаб-и-Агдас Бахаулла официально отменяет священную войну как аспект религиозной жизни. Смотрите Уилльям С. Хэтчер и Дж. Дуглас Мартин, Вера Бахаи: Новая мировая религия.
33. Избранное из Писаний Баба.
34. Избранное из Писаний Баба.
35. Бахаулла, Китаб-и-Агдас, абз. 88.
36. Бахаулла, Скрижали Бахауллы, явленные после Китаб-и-Агдас.
37. Вестники рассвета.